Вестернизация и изоляционизм в российской ТМО

Современный кризис российской самоидентичности проявляется через соперничество двух, часто взаимоисключающих, тенденций в постсоветском развитии страны — вестернизации и изоляционизма.

Вестернизацию можно определить как активное освоение отечественными учеными западных теоретических концепций и подходов.

Она является важным элементом ранее описанного процесса плюрализации советской/российской науки о международных отношениях и вносит значительный вклад в интеллектуальное и культурное возрождение страны.

В течение столетий Запад играл для России роль «значимого другого», и до тех пор, пока эта ситуация не изменится, мы будем активно заимствовать продуцируемое им знание. И в наши дни российские интеллектуалы активно оперируют различными западными теориями.

Так, широкой популярностью у отечественных исследователей МО пользуются теории полярности. В одной из своих работ А. Д. Богатуров использовал теорию международного общества X. Булла. Продолжают осмысливаться теории модернизации и глобализации.

Возможно также проследить влияние традиционных европейских геополитических теорий и западной постструктуралистской политической географии на российские геополитические исследования.

Вестернизацию, однако, следует отличать от плюрализации. Наряду с активным освоением отечественной наукой западного знания она ведет к ее зависимости от западной исследовательской мысли, а вместе с ней — от западных культурных ценностей и политической идеологии.

Поэтому вестернизация может ослабить или даже погасить внутренние импульсы эпистемологического развития. Как показал ход недавнего обсуждения данной проблемы, организованного авторитетным журналом «Pro et Contra», российские ученые хорошо знают реальное положение вещей.

Инициатор обсуждения А. Д. Богатуров отметил, что в течение десяти лет российское постсоветское обществознание в целом и наука МО в частности развивались в «парадигме освоения».

Иначе говоря, после распада официальной парадигмы советского марксизма многие российские ученые активно занялись изучением западных теорий и методологического аппарата, отчасти с целью более легкого получения ранее недоступной финансовой поддержки от западных фондов в виде исследовательских грантов.

В то же время, по мнению Богатурова, «освоение» сопровождалось не только ростом эрудированности отечественных исследователей, но и их недостаточным вниманием к изучению содержания и направленности российских процессов и неумением применить «импортные» подходы и методики для их объяснения.

Решение данной проблемы Богатуров справедливо видит в усилении внимания к развитию концептуальных основ отечественной науки о международных отношениях: «Десять лет — немалый срок. Парадигма освоения сыграла свою роль, но уже изжила себя.

Не изменив положение дел в российском интеллектуальном сообществе, нельзя избежать подрыва авторитета знания в глазах… молодых интеллектуалов…

Назрел поворот к изучению реальности во всех ее противоречиях и созданию собственной теории, которая перестала бы видеть в местных особенностях, не вместимых в западные схемы, отклонения и патологию».

Западное знание, конечно, не гомогенно и вполне может быть открытым для кросскультурного обмена, в случае если его представители осознают ограниченность своих собственных культурных контекстов и готовы учитывать особенности других культур.

Некоторые западные теории, однако, оставляют немного места для других культур. Так, фукуямовский тезис о «конце истории» представляет западные ценности и институты как единственно жизнеспособные в мире, а ценности и институты остальной части человеческой цивилизации — как обреченные на неизбежное поглощение западной цивилизацией.

Для представителей незападных культур типичной и наиболее частой реакцией на это является вопрос: «Если история закончена, то где находимся мы?»

Чем выше степень этноцентризма той или иной западной теории (или любой другой теории в этом отношении), тем более высока вероятность, что она встретит сопротивление или даже вызовет ответную националистическую реакцию в иных культурных контекстах.

Это подводит нас к последней и наиболее неприятной из выделенных выше тенденций в российской науке о международных отношениях — изоляционизму. В известной мере он стал ответом на вестернизацию отечественных международных исследований.

Западное знание, с его эпистемологическими предубеждениями и концентрацией на собственном видении проблем, может действительно вызывать отторжение и даже враждебность.

Но изоляционизм как отказ учиться у другого имеет глубокие корни и в собственном российском комплексе превосходства/неполноценности.

В советский период официальный марксизм претендовал на выражение мнения «наиболее передового социального класса» и на этой основе — на обладание единственно верной истиной. К сожалению, и постсоветская наука о международных отношениях не свободна от изоляционизма.

Его опасность для российских международных исследований весьма очевидна.

В лучшем случае данная тенденция может еще более задержать и без того затянувшуюся выработку ответов на вопросы о российской идентичности и, соответственно, развитии теории.

В худшем — вернуться к стилю советской пропаганды и догматизму, удушающему любую творческую мысль.

Характеризуя соперничество России с Западом как что-то «естественное» и неизбежное, изоляционизм представляет собой несомненную опасность для новой российской науки о международных отношениях.

Как и традиционная геополитика, он своими корнями уходит почти исключительно в геополитические теории XIX — первой половины XX в., самоустраняясь от современного теоретического развития.

В этом же духе можно рассматривать и некоторые российские исследования глобализации, авторы которых по политическим и идеологическим причинам пытаются представить сложное явление глобализации как безнравственный заговор Запада против остального мира.

В целом изоляционизм пережил советский марксизм из-за все еще не получивших своего разрешения проблем социального признания (стигмы) России и ее новой идентичности. Бывшая советская парадигма распалась, а новая — российская — находится лишь в процессе формирования.

В течение этого периода российская наука о международных отношениях может получить новые стимулы из внешнего мира при условии, что «помощники» будут свободны от претензий на универсализм своих знаний.

Лучшие результаты могут быть достигнуты в том случае, если российские ученые сумеют отойти от крайностей вестернизации и изоляционизма. В России существуют свои собственные богатые интеллектуальные традиции в их марксистских, домарксистских и немарксистских вариантах.

Достигнутое в результате этого знание могло бы значительно расширить наши интеллектуальные горизонты.