Познание и мотивация

В объекте исследования научного творчества различают два в реальности нераздельных аспекта: познавательный и мотивационный.

Поскольку весь смысл деятельности ученого заключен в производстве нового знания, внимание привлекают прежде всего познавательные механизмы этой деятельности. В настоящее время дискуссии ведутся преимущественно по вопросам, касающимся специфически творческих компонентов мышления, роли интуиции как особого проявления умственной активности, эвристик как интеллектуальных приемов и стратегии решения новых познавательных задач и т. п.

Подобно любому другому виду труда, добывание истины невозможно без участия в этом труде субъекта, являющегося не только когнитивной системой, но и системой, которая непрерывно питает “энергией” весь процесс познания, распределяя эту энергию соответственно принятой мотивационной шкале.

Роль мотивации ярко выступила при первых же попытках изучить личность ученого, выяснить, используя клинические методы, какие причины влияют на выбор научной карьеры, побуждают принять на себя определенные роли в научном сообществе (например, роль “чистого” исследователя или организатора науки) и т. д.

В поисках признаков, по которым высокотворческих ученых можно было бы отличить от ученых, не имеющих выдающихся открытий, некоторые психологи приходят к выводу, что различия следует отнести прежде всего за счет мотивации (а не особой умственной одаренности). Творческие ученые, доминантные и инициативные, обладают большей мотивацией по отношению к интеллектуальному успеху.

Этот мотив был подвергнут всестороннему исследованию в работах Маклеланда, трактующего его (мотив достижения) в качестве глубинного фактора, свойственного как ученым, так и деловым людям.

Важность мотивации была вскрыта и в работах Анны Роу, использовавшей личные интервью и проективные тесты для определения психологических свойств, являющихся общими для творческих ученых. Наиболее значимой из таких свойств оказалась “сильная мотивация” (Роу связала “сильную мотивацию к успеху” с действием компенсаторных механизмов:
она возникает из-за отсутствия чувства безопасности).

Этот признак доминирования “интеллектуальной потребности” (drive) над другими мотивами столь значителен, что он может быть, по мнению автора, использован с целью отбора истинно творческих работников.

Менее творческий ученый занят преимущественно тем, чтобы найти “удобный” случай соединить исследовательскую работу с преподаванием и выполнением административных обязанностей, тогда как определяющий выбор для творческого ученого состоит в том, чтобы проводить реальное творческое исследование и находить для себя интересные проблемы.

В этих условиях изменяется и характер мотивации. Независимое следование собственным идеям может оказаться несовместимым с запросами “научного предприятия”. Путь, выбираемый ученым, определяется теперь не только внутренним развитием его мысли, но и сложной сетью связей с другими людьми, необходимостью рисковать (учитывая высокую стоимость научного оборудования) материальными ресурсами учреждения и т. д.

Вместе с тем отказ ученого от свободного развития своих идей парализует главный “жизненный нерв” творчества. “Колеса ума” начинают вращаться вхолостую или давать стандартные продукты. Мотивационные факторы (подчинение интеллекта внешним по отношению к познавательным интересам личности задачам, стремление избежать риска) оказывают губительное влияние на работу умственного механизма.

В психологической и социологической литературе быстро накапливается обширный материал о мотивационной стороне жизни ученых. Однако, несмотря на то что “мотивология” творчества уже поглотила немало усилий, она все еще остается слабо разработанным направлением.

Вместе с тем следует подчеркнуть, что изучение мотивации деятельности ученых складывается обособленно от другого русла в исследованиях творческих актов, для которых, как указывалось, характерна сосредоточенность на познавательных моментах – интуиции, эвристиках, озарении, инсайте и т. п. В итоге зарождение и укрепление интереса к мотивации научной деятельности не преодолело, а усугубило обособленность ее мотивационного и интеллектуального планов, сделав очевидным, что нужны новые подходы к проблеме.

Слабые стороны в исследованиях мотивации научного творчества обусловлены многими причинами. Прежде всего дают себя знать следы традиционных феноменологических влияний: выводы о побуждениях ученого строятся главным образом исходя из его собственного отчета о них.

Информация, содержащаяся в ответах на вопросы интервью и анкет, рассматривается как надежный (а иногда как единственно возможный) источник сведений о мотивах. Анкета, например, требует сообщить, над какими проблемами охотнее работает ученый: выдвинутыми ли руководителем научно-исследовательской группы или подсказываемыми практикой, зародившимися в результате развития собственной мысли или почерпнутыми из литературы и др.

В итоге обработки анкетных данных методами факторного анализа делается вывод о преимуществе внутренних стимулов перед внешними, об отрицательном или положительном отношении к идеям руководителя и т. д.

Хотя такого рода эмпирический материал отражает реальные мотивационные тенденции (и потому его сбор вовсе не является напрасным), он сам по себе недостаточен, чтобы вскрыть истинные источники мотивации, подспудные процессы, которые детерминируют выбор ученым проблемы и направления, определенного стиля исследований, его ориентацию на тот или иной комплекс идей и т. д.

Изучение (по аналогии с “общественным мнением”) “научного мнения” несомненно полезно для выяснения характера представлений ученых о самих себе, о том, как они оценивают сильные и слабые стороны своих коллег, в какой последовательности располагают по научной значимости различные труды и т. д.

Но, обсуждая вопрос о мотивах, мы лишь тогда сможем придать ему серьезное значение, когда от сбора мнений перейдем к анализу реалий. Анализ же этот по необходимости выводит за пределы представлений субъекта о собственной мотивации, за пределы его самоотчета, каким бы искренним он ни был.

Высказывания ученых о механизмах и стимулах их творчества нельзя принимать на веру не в силу того, что реальность может оказаться в них деформированной под влиянием личностных установок, но прежде всего из-за того, что авторы самоотчетов не располагают специальным понятийным и методическим аппаратом, позволяющим исследовать эту реальность.

Это относится не только к высказываниям ученых, не имеющих профессиональной психологической подготовки и потому вынужденных руководствоваться житейскими представлениями о поведении и его побудительных силах, но точно в такой же степени и к специалистам по изучению психической жизни.

В свое время К. Марчесон организовал издание серии автобиографий известных современных психологов. Среди авторов были представлены ученые, с именами которых связаны крупные достижения в разработке проблем мотивации (Торндайк, Толмен, Халл, Юнг и др.). Они, однако, не смогли удовлетворить пожелания Марчесона и сообщить о методах и мотивах своего творчества.

Из своих научно-психологических знаний о поведении им не удалось извлечь никаких преимуществ по сравнению с теми, кто этими знаниями не обладал. “Вероятно, на мои интересы и понятия, – писал, например, Э. Толмен, – оказала влияние структура моей личности, но какого рода здесь взаимосвязи – лежит за пределами моей способности их обнаружить”.

Автобиографии, изданные Марчесоном, представляют большой интерес, но они не.в меньшей степени нуждаются в специальной научно-психологической интерпретации, чем любые другие автобиографические сведения.

Мотивационные отношения на уровне научного творчества отличаются от отношений, которые складываются на других, более элементарных уровнях организации мотивации и поведения в целом (т.е. на тех уровнях, изучение которых прославило указанных выше психологов), и требуют специальных знаний и методов, разработать которые призвано новое науковедческое направление – психология науки, исследующее функции субъекта творческой деятельности (индивида или малой группы) в социальном организме “большой науки”.