Наука на пороге третьего тысячелетия

Развитие науки и техники в прошедшие сто лет шло столь стремительно и такими неожиданными скачками, что даже самые дальновидные из тех, кто брал на себя смелость делать технические прогнозы, не раз попадали в смешное положение.

Г. Уэллс в 1902 г. в книге «Предвидения о воздейст­вии прогресса механики и науки на человеческую жизнь и мысль» высказал мнение, что около 1950 г. могут по­явиться летательные аппараты тяжелее воздуха, приме­нимые для практической службы на войне. Уэллс считал это предсказание чрезвычайно смелым и опасался, что оно вызовет немало насмешек и упреков в фантастичности. Насмешки действительно были, но иного рода: аппараты «тяжелее воздуха» успешно применялись уже в первую мировую войну.

Уэллс не был одинок. Его современник и земляк писа­тель Честертон примерно в то же время в романе «Напо­леон из Нотингхилля» предрекал, что кабриолеты с ку­черским сиденьем позади будут существовать еще и через сотню лет. Достойного предшественника Честертон имел в лице Тьера, который в 1840 г., выступая в палате, с апломбом заявил депутатам: «Неужели вы думаете, что железные дороги могут когда-нибудь заменить дилижан­сы?» Сама мысль об этом казалась всем настолько смеш­ной, что депутаты дружно рассмеялись.

В 1893 г. об этом эпизоде с юмором поведал Шарль Рише, перед тем как приступить к собственным прогно­зам. И тут уж улыбаться приходится нам: Рише пишет, что задача перешагнуть границы планеты если не реально, то хотя бы мысленно с помощью громадных телескопов является не более как мечтой з «в XX столетии люди, вероятно, не дойдут еще до этого, но мечта эта должна осуществиться, ибо успехи человека вечно будут ограни­чены, если естественным горизонтом его будет наш узкий земной горизонт…».

Впрочем, в предвидении сроков выхода человека в космос ошибались многие, и было бы несправедливо сов­сем отказывать Рише в даре предвидения. «Наши пра­внуки,— замечает он,— быть может, будут хохотать, если им придет странная фантазия откопать наше теперешнее писание и прочесть его. Но мы утешаем себя тем, что тогда нас не будет и мы не услышим этих насмешек».

Подобный курьез произошел и с выдающимся англий­ским ученым Холдейном, который в уже цитированной лекции о будущем науки, вдоволь поиздевавшись над не-. дальновидным Честертоном, заявил в начале 20-х годов следующее: «Лично я думаю, что через четыреста лет во­прос о добывании энергии будет разрешаться в Англии приблизительно следующим образом: страна будет покры­та рядами, металлических ветряных мельниц, приводящих в движение электрические моторы, которые в свою оче­редь будут снабжать током высокого напряжения большие электрические магистрали».

Мог ли Холдейн предпола­гать тогда, что уже в середине XX в. ток по проводам будет гнать энергия атомного ядра?! Исток ошибки Уэллса, Честертона, Рише и Холдейна в том, что они, очевидно, бессознательно исходили в про­гнозах на будущее из технических возможностей, которые к тому времени имелись, и из тех темпов, которыми наука двигалась вперед тогда.

Развитие науки и техники дало миру в течение нашего столетия такие новшества, предсказать которые оказались бессильны самая буйная фантазия писателей и самые смелые соображения ученых. История свидетельствует, что даже тогда, когда новое научное открытие или принципиально новое техническое изобретение уже сделано, Даже после этого требуется много времени и усилий, что­бы передовая человеческая мысль восприняла это новше­ство и по достоинству его оценила.

В 20-х годах прошлого столетия, когда уже были по­строены десятки паровозов, влиятельный английский журнал «Куотерлиревыо» утверждал: нет ничего более смешного и глупого, чем обещание построить паровоз, который двигался бы в два раза быстрее почтовой кареты. Также мало вероятно, впрочем, что англичане доверят свою жизнь такой машине, как и то, что они дадут добро­вольно взорвать себя на ракете. Вскоре паровоз Стефен­сона «Ракета» повел пассажирский состав со скоростью около сорока километров в час.

Когда изобретатель телеграфа Грехем Белл начал про­дажу своих аппаратов, одна из американских газет потре­бовала, чтобы полиция «положила конец шарлатанскому выманиванию денег из карманов доверчивой публики». Газета заявила: «Утверждение, что человеческий голос можно передать по обычному металлическому проводу с одного места на другое, является в высшей степени смеш­ным…».

Изобретатель стратостата и батискафа О. Пикар вспоминал: «Специалисты того времени находили мои предпо­ложения неосуществимыми. То, что теперь для нас элементарно, тогда казалось утопией. Единственным возра­жением, которое выдвигали против меня, было — все это до сих пор не существовало. Как много раз приходилось мне слушать соображения такого рода…»

Прогнозы научно-технического прогресса могут быть более или менее точными, когда речь идет о количествен­ном увеличении уже существующего или развитии той тенденции, которая себя обнаружила. Мы окажемся довольно близкими к истине в подсчетах, скажем, коли­чества автомобилей у населения в 1970 и в 1980 гг. или предсказывая в ближайшие десятилетия высадку человека на Луне.

Мы можем также с большой степенью уверенно­сти предсказывать технические разработки тех фундамен­тальных принципов, которые уже найдены. Но в отноше­нии теоретических открытий, к сожалению, наши про­гнозы ближе к фантастике, чем к науке. Это естественно, иначе открытие не было бы открытием. И чем оно значи­тельнее, тем к более высокому структурному звену оно относится, тем меньше поддается прогнозу.

Прогнозы, которые делались на рубеже XIX и XX вв., содержали помимо курьезов много верного. Но никто не мог предвидеть открытия теории относительности, без которой немыслима наука XX в. Появление роботов не было неожиданностью для человечества, а вот появление кибер­нетики и кибернетических методов анализа действитель­ности явилось откровением, к которому человеческая мысль долго не могла привыкнуть.

Техника и прикладные области науки лучше поддаются программированию, по­тому что их развитие диктуется потребностями общества, в то время как верхние звенья науки обладают большей самостоятельностью в своем развитии, их движение опре­деляется во многом внутренней логикой, противоречием между накопленным знанием и новыми экспериментальными фактами.

Каковы именно будут эти факты, никто предвидеть не в состоянии. Единственный ориентир, кото­рый здесь имеется,— это уже поставленные перед чело­вечеством, но не решенные еще наукой проблемы. Можно сказать, что наука находится на том или ином отрезке пути к решению проблемы, но как она будет решена и ка­кие новые проблемы породит это решение, мы не знаем.

Утешением может служить, однако, то обстоятельство, что точность прогнозов все-таки имеет тенденцию к повы­шению по мере того, как развивается наука. Английский исследователь С. Лилли считает, что если для ранних прогнозов средний уровень реальности равнялся примерно 80%, то ныне в принципе возможно повышение точности прогнозов до 90—95%. В таком случае научно-техниче­ская прогностика будет иметь право именоваться наукой.

Прогностика научно-технических достижений, чтобы быть эффективной, должна опираться на более широкий анализ тенденций развития науки и техники, вестись в русле социального прогноза, намечающего не изменения в отдельных областях развития науки и техники, а измене­ния облика всей науки. Прогноз развития характерных черт науки как целостной системы, включенной в соци­альный организм, возможно вести на строго научной методологической основе, ибо эта основа заложена учением марксизма.

Социология науки как раз и призвана разрабатывать социальную прогностику науки, исследовать тенденцию ее развития и связи с сопряженными системами: с техникой, производством, экономикой, политикой, системой образо­вания, искусством. Разработка такой прогностики послу­жит надежным ориентиром и для конкретного научно-технического прогнозирования. Личность человека вскрывается во взаимоотношении с окружающими людьми. Лик Науки характеризуется ее связями с «окружающей» сферой. Он изменяется в соот­ветствии с модификациями в этих связях.

Разорванность, противоречивость, отчужденный харак­тер отношений социальной системы классового общества накладывает неизгладимую печать на науку, определяет ее внутренние и внешние связи. Наука как особая сфера деятельности сама является «греховным детищем отчуждения», плодом общественного разделения труда, проявляю­щегося в различных формах противоположностей. Ее воз­никновение и развитие основывается, прежде всего, на противоположности между умственным и физическим тру­дом. Эта противоположность проявляется в дуализме мате­рии и духа, практики и теории, целеполагания и реализа­ции цели, умственного и физического труда, творческих и нетворческих функций.

Наука возникает в мире отчуждения только как про­тивное, как противоположность всему остальному миру, выступающему в качестве ненаучного, антинаучного, чуж­дого науке. Если наука возникает как сфера знания, то остальные сферы человеческой деятельности базируются на незнании, на вере, на враждебности к знанию. Если наука выступает первоначально как область духовной дея­тельности, бескорыстного поиска истины, свободного паре­ния человеческой мысли, то весь остальной мир оттеняет эту духовность узкопрактическим, меркантильным на­строем.

Общество не принимает науку всерьез, оно ми­рится с ней как с неизбежным «уродом в семье», не отли­чает ученых от юродивых, отшельников и шарлатанов. Если все остальные общественные институты противо­стоят науке как антинаука, то в свою-очередь и от науки отчуждено все то, что составляет достояние других сфер общественной деятельности. Наука — это антипроизвод­ство, антитехника, антиэкономика, антиискусство. На­ука — это даже аитипрактика, антидеятельность, ибо она трактуется лишь как система знаний, храм готовых истин.

Первая индустриальная революция внесла разброд в это однозначное соотношение. С одной стороны, она, обус­ловив господство капиталистических отношений, значи­тельно усугубила отчужденность науки от трудящихся масс, выхолостила трудовые функции на производстве, придала противоположности умственного и физического труда четко классовый, антагонистический характер.

Но, с другой стороны, она положила начало принципиально новым взаимосвязям науки с другими системами, а имен­но: она положила начало процессу сращения науки с мате­риальным производством, процессу превращения ее в непосредственную производительную силу общества. Этот сдвиг носил поистине революционный характер, опреде­лил кардинальное изменение лика Науки, ее социальной роли.

Характернейшей чертой начинающейся ныне второй индустриальной революции является дальнейшее усиление социальной роли науки, превращение ее в ведущую силу по отношению к производству, а в перспективе — в доми­нирующую сферу общественной деятельности.

Вторая ин­дустриальная революция, технологически обусловливая ликвидацию эксплуататорских отношений и строительство бесклассового общества, кладет конец разорванности и отчужденности «земной основы» науки. Определяющей тенденцией становится тенденция к восстановлению утра­ченного единства социальной системы, новому синкрети­зму общественных отношений.

Эта тенденция проявляется, как мы видели, в том, что: снимается былая противоположность материального производства и науки. Наука имеет тенденцию включить в себя материальное производство как свою эксперимен­тальную базу.

Наука сама становится особого рода производством — производством знаний и методов рациональ­ного изменения мира:

• снимается противоположность умственного (научного) и физического (материально-производственного) труда. Любой труд в обществе пронизывается наукой, научными знаниями;
• снимается противоположность между целеполагающей и исполнительской, творческой и механической, поисковой и шаблонной деятельностью людей, ибо первая становится (в тенденции!) уделом исключительно человека, а вто­рая — исключительно автоматов;
• снимается противоположность между наукой, понимае­мой в качестве духовного, творческого начала, и предмет­ной практикой человека, так как наука становится важнейшей формой практической деятельности общества;
• снимается противоположность между мышлением и действием, между наукой как системой готового знания, пассивным отражением мира и материальной деятельно­стью человека, как активным изменением мира. Научное знание становится могущественным инструментом изме­ нения мира, а само научно-теоретическое мышление выступает в качестве конструктивной деятельности мысли;
• снимается противоположность между научным трудом и производительной деятельностью человека, ибо научный труд становится в высшей степени производительным, вы­соко эффективным в экономическом и социальном смысле, а сама наука— «основной формой богатства» (К. Маркс);
• снимается противоположность между наукой и искус­ством, так как научная деятельность все более пронизы­вается работой воображения, фантазии, интуиции; снимается противоположность между сферой образова­ния и научно-исследовательской деятельностью, так как обучение со временем будет вестись в процессе исследо­вания, методом «самостоятельных открытий».

Внутри самой науки исчезают резкие грани между ее различными областями, имеет место процесс интегра­ции отдельных наук, начинает ликвидироваться разрыв между философией и естествознанием, между обществен­ными и естественными науками.

Профессиональное разделение труда в науке, требовав­ шее узких специалистов, «частичных» людей, сменяется таким разделением труда, которое требует универсально образованных людей, способных производить новое знание.

Из сказанного вырисовывается картина ближайшего будущего науки. Однако ее необходимо дополнить еще одним снятием противоположности, а именно противопо­ложности между требованиями науки социально-эконо­мическими условиями ее существования. Без этого немыс­лимо полное развитие ни одной из перечисленных тенден­ций. Адекватный пауке социальный климат — это ком­мунистическое общество, социально интегрированный организм.

Мы не знаем, когда именно будет сделано то или иное научное свершение, но мы знаем, что наука третьего ты­сячелетия будет развиваться в условиях коммунистиче­ского общества. В правильности этого социального про­гноза ныне не приходится сомневаться. Наука нуждается в победе коммунистических общест­венных отношений для своего полного расцвета. Но и коммунизм нуждается в науке, без которой он не может ни победить, ни успешно развиваться.

Коммунистическое общество — это научно управляемое общество, это научно осуществляемое общественное производство и воспроиз­водство жизни. Коммунизм — это развитие и реализация самой человечной из всех человеческих способностей — способности к самостоятельному творчеству, к выявлению всех богатых потенций человеческого интеллекта.

Комму­низм — это основанное на науке господство человека над природой, расширяющееся в просторы вселенной и углуб­ляющееся в тайны микро- и субмикромира.

Первоочередная по социальной важности задача, стоя­щая перед современной наукой,— это создание полностью автоматизированного производственного цикла, который с наименьшей затратой человеческих усилий обеспечивал бы изобилие материальных средств существования для всего общества. Такие автоматизированные системы будут созданы, по грубым подсчетам, уже к концу нашего сто­летия.

По мнению видного английского ученого и попу­ляризатора науки Артура Кларка, к концу нашего века появятся первые фабрики на дне морей. А в XXI в. чело­вечество, очевидно, перенесет вообще все автоматизиро­ванное производство под воду и под землю, чтобы не загромождать ограниченную поверхность планеты и не отравлять ее атмосферы. В этом же веке человечество осу­ществит глобальное управление научно-техническим про­грессом и начнет перестройку биосферы Земли.

В сере­дине третьего тысячелетия будет, очевидно, решена задача управления околосолнечным пространством, после чего человечество приступит к решению грандиозной задачи — управления галактическим пространством. Даже современные крупные научно-технические про­екты требуют объединения усилий разных народов. Перед лицом научно-технических дерзаний будущего человече­ство предстанет единым целым, лишенным социальных, расовых, национальных перегородок.

Научно-технический прогресс требует, чтобы формирование человечества как единого социального организма шло форсированными тем­пами, в ногу со стремительным развитием науки и тех­ники. Уже к середине следующего века научно-техниче­ский прогресс затормозится, если человечество не сумеет объединиться, если оно не обеспечит высшего образования всем гражданам Земли, не обеспечит социально-политиче­ского равенства и эффективной организации всего обще­ства на научных началах.

Это значит, что производительные силы достигают ныне такого уровня развития, когда они начинают требо­вать социальной консолидации уже не только в масштабах одного государства, а в масштабах всего человечества. Такая социальная консолидация — синоним коммунистического общества. Коммунизм в рамках всей планеты ста­новится не только социально-политическим и экономиче­ским, но и технологическим требованием нашей эпохи.

После того как все нетворческие функции будут меха­низированы и автоматизированы, уделом человека станет собственно творческая, поисковая, исследовательская дея­тельность. В этом смысле каждый станет ученым, не в том узкопрофессиональном понимании, которое существует сейчас, а по самому характеру своей поисковой, эвристи­ческой деятельности, по уровню своих развитых интеллек­туальных и эмоциональных способностей. И это соответствует нашему идеалу, ибо коммунистическое общество — высокоинтеллектуальное общество.

Расчеты показывают, что научно-исследовательская деятельность станет господствующей формой производи­ тельной деятельности уже в первой половине XXI в. К этому же времени, очевидно, на земле окончательно утвердятся общественные отношения, избавленные от эксплуатации. Это совпадение не случайно. Научная дея­тельность как форма общественного производства вообще в высшей степени адекватна коммунистическому общест­венному устройству. Мы видели, что отношения между людьми, складывающиеся в сфере научной деятельности, базируются на всеобщем характере труда и всеобщем спо­собе присвоения продуктов деятельности — научного знания.

Мы видели, что наука всей логикой своего развития ставит в центр своего рассмотрения проблему человека. Коммунизм на базе автоматизированного производства обеспечивает материальные условия для существования человека и для формирования его творческих способ­ностей.

Тем самым человечество сбрасывает с себя иго гнету­щих забот о «хлебе насущном», о материальных средст­вах существования. Оно получает возможность направить лучшие свои силы не для целей собственного «прокорма», не для целей производства и накопления материальных благ, вещных ценностей, а для «производства и накопле­ния» своих творческих способностей, внутреннего богат­ства личности. Центр общественной жизни начинает перемещаться, таким образом, из сферы производства мате­риального богатства в сферу «производства самого человека».

Логикой второй индустриальной революции создаются условия для того, чтобы сам человек, а не про­дукты его труда занимали доминирующее место в социаль­ной жизни. Первая индустриальная революция сделала человека «моментом» материального производства, вторая индустриальная революция делает материальное производ­ство «моментом» процесса формирования всесторонне развитой личности. (Это не умаляет исторической роли материального производства как исходного пункта и фун­дамента всей человеческой эволюции.)

Уничтожая эксплуатацию человека человеком во всех ее формах и проявлениях, коммунизм базируется на экс­плуатации человечеством обузданных и познанных сил природы. «…Владение и сохранение всеобщего богатства будут требовать, с одной стороны, только незначительного количества рабочего времени всего общества, и трудя­щееся общество будет научно относиться к процессу своего прогрессирующего воспроизводства, своего воспроизводства в постоянно возрастающих размерах; таким образом, устраняется такой труд, где человек сам делает то, что он может заставить для себя делать вещи»

В то же время автоматизация впервые переносит центр тяжести в человеческой деятельности с труда физического, механического на труд, охваченный научным знанием, про­низанный творческой мыслью.

В качестве фактора непосредственного физического воздей­ствия на природу человек крайне несовершенен, то его ду­ховные творческие силы безграничны, его интеллектуаль­ная творческая мощь не знает соперничества с другими силами природы. Здесь проявляется подлинно человеческое. И именно это подлинно человеческое, основу и источник всего общественного богатства, и развивает прежде всего творче­ская научная деятельность.

Но не означает ли подобный процесс однобокого раз­вития способностей в ущерб другим способностям? Отнюдь нет. Научная деятельность, которая пронижет все сферы общественной деятельности и включит их в себя, пере­станет быть формой особой деятельности, сферой прило­жения особых, профессиональных способностей. Она станет сферой приложения универсальных способностей индивида.

Точно так же, как пролетариат, завоевав гос­подство и осуществив социальные преобразования, упразд­няет себя как особый класс, точно так же наука, заняв доминирующее место в производственной деятельности людей (во внепроизводственной деятельности доминирую­щее место будет принадлежать искусству), упраздняет себя как особую область занятий. Пронизывая всю жиз­недеятельность общества, наука растворяется в ней. По мере того как общество сциентизируется, наука ассимили­руется обществом.

Если для управления простым инструментом ручного труда достаточно было разрозненных эмпирических зна­ний самих умельцев и работников, если для управления машинным производством требовалась уже научная си­стема знаний, развиваемая социальной группой профес­сиональных ученых, то для управления полностью авто­матизированным производством материальных благ в мас­штабе всего общества, а тем более управления биосферой Земли и космическими сферами, требуется научно-иссле­довательская деятельность всего населения планеты.

Коммунизм ставит своей целью достижение высшей ступени общественной организованности, высшей социаль­ной антиэитропийности. Научно-техническая деятельность человека ставит своей целью выработку методов и средств антиэптропийного преобразования природы и общества. В процессе эволюции материя проходит долгий и трудный путь от косного вещества к живому, от него — к выс­шей из известных нам форм — разумной жизни: преджизнь — жизнь — разум.

Но эволюция не останавливает­ся на этом. Разумная организация общества позволит всему человечеству полностью развить интеллект каждого как условие развития совокупного интеллекта всего чело­чечества. Это и будет завершением формирования ноос­феры Земли, завершением ноогенеза в планетарно объ­единенный и максимально развитый разум человечества, противостоящий Космосу, это и будет новой ступенью эволюции материи, к которой мы приближаемся,— сту­пенью «сверхжизни», «сверхразума».